Последний оплот — Баренцево море
Начало широкомасштабного освоения биологических ресурсов Баренцева моря было положено поморами и жителями северной Норвегии, которые по меньшей мере с XVI в. вели прибрежный лов трески ярусами от Восточного Мурмана до Лофотенских островов. Одновременно поморы занимались промыслом морского зверя, в первую очередь моржа, в Печорском море, на побережье Новой Земли и Шпицбергена. В район Шпицбергена с конца XVI в. каждое лето приходили также британские, голландские, немецкие и другие суда для промысла китов. Промысел китообразных и ластоногих изменил облик экосистем Баренцева и Белого морей уже к исходу XVIII в. Польский биолог М. Веславский и голландский археолог Л. Хакеборд, реконструировавшие историю промысла гренландских китов в районе Шпицбергена, считают, что исчезновение китов привело к значительному «недоиспользованию» ресурсов зоопланктона, которым они питались. При этом могло возрасти количество рыб, питающихся план ктоном, в первую очередь мойвы и сайки. Избиение китов само по себе было трагедией, но это дело давнее, и независимо от его моральной оценки встает вопрос: а может быть, благодаря данному событию и открылись перспективы для рыболовного промысла в Баренцевом море? Вряд ли, скорее всего, выпадение питавшихся планктоном китов из экосистемы просто привело к ее разбалансированности.
Хорошо известно, что за подъемом численности таких недолго живущих рыб, как мойва и сайка, рано или поздно наступает спад. Чем больше вырастает численность, тем более вероятно резкое снижение.
Это закон для всех динамических систем, работающих в колебательном режиме. Как мы увидим далее, когда в игру вступает промышленное рыболовство, потребляющее мойву и сайку, размах колебаний становится еще больше. Киты же, напротив, могли быть мощным регулятором, предотвращающим как резкие подъемы, так и резкие спады, хотя, конечно, экосистема Баренцева моря всегда испытывала изменения, связанные с планетарной изменчивостью климата.
Однако собственно промысел рыбы не оказывал скольконибудь значительного влияния на экосистему до начала XX в. Колебания запасов и уловов всецело определялись природными факторами. Эту зависимость колебаний уловов от внешних, не зависящих от человека обстоятельств хорошо понимали рыбакипоморы, полагавшие, что если Всевышний «дарует маленькой рыбки мойвы, то есть наживки, и в то время трески лучший ход, то бывает увеличение лова, а ежели мойвы в улове не бывает, а бывает наживка пикшуями и червями (мясом пикши и червямипескожилами. — Примеч. авт.) и сделается трески в море мало, от того уменьшение бывает».
В начале XX в. в Баренцевом море появились первые паровые траулеры, главным образом английские. Основным объектом их деятельности стали камбалы. За 10 лет тралений численность камбалы была подорвана, уловы накануне первой мировой войны резко уменьшились. Прекращение промысла в военное время позволило запасам восстановиться, и промысел продолжался до середины 1920х гг., когда переэксплуатация ресурса окончательно сделала траловый промысел камбалы неэффективным.
Английские суда ушли в другие районы, но начал развиваться советский траловый промысел, ориентированный в большей степени на треску, пикшу и палтуса. К концу 1920х гг. эффективность тралового лова значительно превысила эффективность ярусного, моряки на траулерах зарабатывали значительно больше, чем рыбаки с ярусом. Начали расти базы тралового флота — сначала в Архангельске, а затем в Мурманске, куда не только стягивались жители прибрежных поселков, обладавшие необходимыми для промысла навыками, но и приезжали наниматься на работу люди с самых разных концов Советского Союза.
Ярусный лов прекратился, хотя уже в середине 1930х гг. ряд специалистов писали о риске перелова, связанного с траловым промыслом, и о преимуществах добычи трески с помощью яруса, которая при сравнительно небольших затратах способна давать устойчивые уловы.
С 1946 г. по 2002 г. траулеры выловили в Баренцевом море несколько более 16 млн. т трески. При колебаниях в пределах 56–841 тыс. т. средние годовые уловы составляли 290 тыс. т.
Рис. 5. Изменение промыслового запаса и вылова трески в Баренцевом море.
По данным Рабочей группы ИКЕС, наибольшая за период исследования величина промыслового запаса трески (с трехлетнего возраста) была отмечена после второй мировой войны в 1946 г., что естественно, потому что рыболовство в военное время хотя и не прекращалось совсем, но было по понятным причинам ограниченно. Эта максимальная за все время более или менее надежной оценки (довоенные данные не очень надежны) величина составляла 4,3 млн т. При этом трудности послевоенного времени не позволили сразу нарастить промысел: в 1946 г. было выловлено всего 56 тыс. т. До середины 1950х гг. трески в Баренцевом море было не меньше 3 млн т, но с быстрым увеличением добычи (до 841 тыс. т в 1955 г.) запасы ее снизились до 2,8–2,6 млн т (1957–1958 гг.). Особенно резко сократился нерестовый запас, т. е. количество размножающейся рыбы. В период максимальной добычи трески он составлял 0,7–0,9 млн т против 2,7 млн т в 1946 г. На состояние популяции трески влияли, естественно, и природные факторы. В холодные годы условия роста молоди трески хуже, поэтому популяция уменьшается в силу естественных причин. Не исключено поэтому, что значительное снижение запасов трески в 1963–1965 гг. до 1,9–1,6 млн т было связано как с влиянием промысла, так и с неблагоприятными природными условиями. При этом общая добыча трески в Баренцевом море в середине 1960х гг. хотя и снизилась до примерно 200 тыс. т в год, но всетаки оставалась достаточно высокой. Ни норвежские, ни советские рыбаки не хотели упускать своих прибылей или тех преимуществ, которое давало выполнение и перевыполнение плана.
С конца 1970х гг. Советский Союз, Норвегия и Исландия наращивали вылов мелкой пелагической рыбки мойвы, которая является одним из основных объектов питания взрослой трески. До 1960х гг. мойву добывали в основном для использования в качестве наживки при ярусном промысле трески и палтуса. Вылавливая мойву, ведущие рыболовные страны пытались компенсировать потери от снижения уловов трески и других донных рыб. Это привело к самому крупному кризису баренцевоморской экосистемы со времен выбоя гренландских китов и моржей. В 1978–1983 гг. промысловые запасы трески сократились до рекордно низкой отметки — 0,66 млн. т. Общие уловы в Баренцевом море снизились в 1983 г. до 58 тыс. т (Рис. 5). Во второй половине 1980х гг. в результате неумеренноговылова обрушилась численность мойвы (так что промысел ее в 1988 г. был прекращен). Начали гибнуть от бескормицы морские птицы на птичьих базарах, а численность трески покатилась под горуеще быстрее.
В конце 1980х гг. при крайне низких промысловых запасах выбиралось до половины всей рыбы промыслового размера; имеются данные, позволяющие говорить о том, что в это время преобладал вылов неполовозрелых рыб. В итоге в течение всего периода, с конца 1970х гг. до конца столетия, продолжался спад численности баренцевоморской трески (Рис. 5). По подсчетам российских ученых2 общие потери промысла от нерационального использования, т. е. то количество трески, которое можно было бы поймать, если бы промысел не велся хищническим образом, составило примерно 3,8 млн. т.
Лишь в 1992–1994 гг. произошло некоторое увеличение промысловых запасов (до 2,0–2,4 млн. т), — возможно, в связи с кратковременной увеличением биомассы мойвы в начале 1990х гг. Примечательно, однако, то, что биомасса размножающейся части трескового стада достигла в тот период примерно 1 млн. т, а потом резко пошла на убыль. Треска снова выручила человека: в трудные первые годы послесоветской России, когда казалось, что все десятилетиями налаженное хозяйство бесповоротно разваливается, рыбаки Севера были при деле — ловили треску и везли ее в Норвегию. Может быть, тем и выжили…
